Владимир Положенцев

Привет, прибалтийцы!

Я часто снимал Ельцина и в Кремле, и во время поездок по стране. А моя первая встреча с ним состоялась сразу после 19-й партийной конференции, в июне 1988 года. Тогда вся страна «гудела» про Бориса Николаевича, вернее про его выступление на октябрьском пленуме ЦК КПСС(1987), где он обрушился с критикой на Егора Кузьмича Лигачева и потребовал более решительных реформ. Лигачев, вытащивший Ельцина из провинции, обиделся. В результате, ЦК осудило его выступление, как политически ошибочное и отстранило от руководства горкомом партии.

И Ельцин растерялся. На партконференции он публично назвал свое выступление ошибочным и попросил политической реабилитации. Народ гадал - что это? Его хитрый ход или безоговорочная капитуляция. Интересовал этот вопрос и меня.

Я работал редактором группы оперативной информации программы «Время» и внештатно сотрудничал с еженедельником «Аргументы и факты». Это единственная тогда газета, позволявшая себе (с позволения ЦК), некоторое вольнодумство. Брал интервью у Роя Медведева, Александра Самсонова, Леонида Абалкина. Словом, у тех, кто мыслил шире, нежели руководители коммунистической партии, проводившие перестройку. О том, чтобы сделать материал для «Время» или хотя бы Новостей, не могло быть и речи. Интеллигентный, умный, но беспрекословно подчинявшийся ЦК главный редактор Григорий Шевелев, никогда бы на это не пошел. Да и не мог пойти. Назначенный партией и руководимый ею, он даже на минуту боялся оставить без присмотра «вертушку», по которой бесконца сыпались указания. Я решил взять интервью у Ельцина для «Аргументов». Признаться, был наивен. Думал, опубликуют непременно, а потому не стал посвящать редакторов газеты в свои планы. Предвкушал, как они удивятся. Удивились.

Из Останкино позвонил в Госстрой СССР, в приемную Бориса Николаевича, ибо министерские номера телефонов у меня всегда были под рукой. Помощник, без лишних расспросов, соединил меня с Ельциным. Тот коротко и хмуро бросил: «Приезжайте».

Одному идти на встречу было страшновато, и я прихватил с собой своего приятеля, тоже журналиста Андрюху Сапрыкина.

В приемной нас дружелюбно встретил Александр Коржаков и тут же пригласил в кабинет первого заместителя председателя Госстроя. Кабинет, как кабинет. Обычный, министерский. В дальнем правом углу, у окна, рабочее место хозяина, слева столы для конференций.

Ельцин сосредоточено что-то писал. Аккуратно уложенная копна белых волос, с характерным зачесом чуба, осунувшееся, но загорелое лицо. Недовольно поджатые губы, слегка шевелятся. Казалось, он хочет выругаться и с трудом себя сдерживает. Я почувствовал его сильную, обволакивающую сознание ауру.

Увидев нас, Ельцин сразу поднялся и двинулся тяжело, словно линкор на встречу.

Еще издали, приветливо, но сдержано улыбаясь, произнес:

-Привет, прибалтам! Как у вас погода? У нас вторую неделю дожди, понимаешь.

Нас с Андрюхой трудно  принять за Прибалтийцев. У меня чисто русское лицо с широким носом ( кстати чем-то похожее на ельцинское), а Сапрыкин вообще смахивает на кавказца, хотя в его роду нет ни капли южной крови.

-Мы не из Прибалтики,- робко ответил я.

-Да?- вскинул брови, пожимая нам руки, Борис Николаевич.- Мне передали, что эстонские журналисты хотят взять интервью. Значит, позже приедут. А вы из какого издания?

-«Аргументы и факты».

-Хорошая газета. Регулярно читаю.

Не желая, чтобы между нами были неясности, я честно признался будущему президенту, что служу редактором на телевидении, а в газете работаю внештатно. И что интервью с ним - моя личная инициатива.

Мне показалось, Ельцин погрустнел еще больше. Видимо он думал, что в ЦК что-то прорвало, и к нему  специально прислали корреспондентов. Практически все издания контролировались Кремлем.

-А напечатают?- задумчиво спросил Ельцин.

-Должны,- опустил я глаза.

-Ну, давайте!- выдохнул Борис Николаевич,- рискнем.

Но перед тем как начать интервью, он довольно долго рассказывал нам о своей популярности в народе.

-Письма мешками приходят. Не верите?- он кивнул на дверь в другую комнату, где вероятно и хранилась почта.- Хотите, покажу?

-Верим, Борис Николаевич.

Он все же подошел к двери, раскрыл ее и указал поврежденной рукой на бумажные мешки.

-Люди в меня верят.

Внезапно Ельцин опять сник. Сел напротив нас, помотал головой, прикусил губу.

-И все же, наверное, я политический труп.

Я часто потом вспоминал эту ельцинскую минуту слабости. Никто, конечно, не мог тогда предположить, что в марте 1989-го года он  станет народным депутатом СССР, а еще через пару лет возглавит новую Россию. Вряд ли бы мы увидели Ельцина в качестве политика мирового масштаба, если бы после 19-й партконференции Лигачев снова услал  его в провинцию. Но здесь, в Москве, на виду, благодаря вниманию зарубежных и советских журналистов, он выжил. И выполнил свою историческую миссию.

(материал, подготовленный для печати по диктофонной записи)

Конференция продолжается

Интервью с делегатом 19-й Всесоюзной партийной конференции, Первым заместителем Председателя Госстроя СССР, министром СССР Борисом Николаевичем Ельциным.

Корр. Борис Николаевич, как Ваше здоровье, не повлияла ли на него партконференция?

Б.Е. Если говорить откровенно, конечно, перенес я ее тяжело, но, тем не менее, я выдержал.

Корр. В одном из выступлений на конференции говорилось о том, что Вы любите, чтоб к Вам «флаги ехали». И если без конца заниматься интервью, на другое дело времени не останется. Может быть, мы напрасно отрываем Вас от работы?

Б.Е. Думаю, что здесь нет логики. Почему не должно быть времени на то, чтобы давать интервью нашим и иностранным журналистам? Я добавлю еще два часа к своей работе - вот и все. Разве в этом дело? Это абсолютно не принципиально. Я помню даже на Политбюро, однажды обсуждался вопрос, почему мы замкнулись? Что нам нужно более широко выходить к средствам массовой информации, в том числе и зарубежным. Чтобы они больше знали о нашей стране, перестройке, наших проблемах и т.д.

Корр. А каковы вообще Ваши впечатления от конференции? Получили ли Вы от нее того, что ожидали? Я не имею в виду политическую реабилитацию, а в целом?

Б.Е. Я буду предельно откровенным для вашей газеты. Считаю, что «Аргументы и факты» огромная находка для страны, партии, для народа. Единственное, что вызывает сожаление-тираж маловат. Газета дает информацию значительно более широкую, чем многие другие периодические издания. Есть, конечно, у нее и недостатки, но главное, информация подается интересно, разнообразно, газету не скучно читать. Так должны, наверное, работать все газеты. Вот эта работа с читателем!

Итак, о конференции. Я бы разделил впечатления на несколько этапов. Первый-политический. Партконференция вызвала огромный резонанс как внутри страны, так и за рубежом. Второе - большое значение имело то, что впервые на таком уровне партийный форум проводился менее заорганизовано, а соответственно люди оценили это, откликнулись, были откровенны и выступали с серьезной критикой высших эшелонов власти, вносили конструктивные предложения. Не «толкли воду в ступе», а кто толол, сразу это чувствовал. Если кто-то начинал отчитываться, зал аплодировал. Некоторые, к сожалению, не понимали, что ему хлопали не оттого, что он хорошо выступает. Появилась новая форма общественного выражения - сатирические аплодисменты. Я считаю, что подобная демократизация обсуждений наболевших вопросов будет распространяться широко. На любых уровнях - будь то партийное собрание, профсоюзное или комсомольское.

Третье - резолюции. От того, что я сказал на конференции, не отказываюсь. К сожалению, они не насыщенны той народной мудростью, которая рождалась по ходу обсуждений Тезисов ЦК. Здесь, конечно, ошибка организационников. Нужно было раньше опубликовать Тезисы. Может быть, создать комиссию, которая обработала бы все предложения и представила их на обсуждение партконференции. Тогда значительно были бы богаче резолюции, чем они есть. Некоторые из них носят слишком общий характер, ничего революционизирующего там нет. Это просто обидно. К конференции так готовились, столько ждали, столько было веры, а…вот так получилось. Нужны резолюции с более конкретными выводами, предложениями. Мало того, даже то, что было высказано революционного на конференции, не вошло в резолюции. Сообщили, что потом будет издан какой-то сборничек предложений делегатов. Но ведь предложения - это не резолюции конференции, не документ, который обязателен для выполнения. Это скорее - любопытная информация.

О выступлениях. К сожалению, и теперь не пошли на то, чтобы совсем не готовить выступающих. Каждый коммунист, член ЦК, идя на конференцию, должен быть в состоянии выступать без предварительных «подсказок». Но опять пошли по старой колее. У меня есть примеры того, как за неделю записывались желающие выступить делегаты, а затем проверялись их тексты. Кстати, можно было сразу обратить внимание - кто из делегатов проходил цензуру, а кто нет. Проверенные выступления были самыми скучными и блеклыми.

Корр. Такое ощущение, что выступления т.т. Н.Чикирева и И.Лукина тоже были заранее подготовленными.

Б.Е. Я так полагаю. Кстати, у нас с Чикиревым  были нормальные отношения. Не понимаю, почему он так… Правда, однажды я был у него на заводе и после беседы с рабочими, специалистами высказал на собрании серьезные замечания в его адрес. Он сказал, что я сделал это сразу при первой нашей встрече, и замечания мои были несправедливыми. Я сам прошел через производство. Это нельзя не учитывать. Перед поездкой на «Станкостроительный завод» я внимательно изучил имеющиеся по нему материалы. Так, что критика была не спонтанной. Я не говорю уже о деталях: плохие столовые, грязные бытовки, запущенная техника. Я ему сделал и чисто человеческие замечания, высказал какой сорняк у него внутри. Видно товарищ Чикирев все это запомнил.

Теперь в отношении бывшего Первого секретаря Киевского райкома партии. Это тоже неправда, если не сказать больше. Чикирев утверждает, что он вышел с моего совещания и сразу выбросился из окна. Но ведь это произошло через год! А то совещание проходило в спокойной обстановке. Он был освобожден от занимаемой должности с переводом на другую работу. Ему предложили три места с хорошей должностью и не меньшей зарплатой. Видно на новом месте у него появились какие-то дела. Следствие занималось этим вопросом, но не знаю, чем закончилось. А дело было так. В тот день он находился у себя в кабинете, как говорят, в хорошем настроении. К нему зашли товарищи - время было обеденное. И тут звонок по телефону. Он сказал, что поговорит и догонит приятелей. Когда к нему заглянули, трубка лежала на столе, а его уже не было. Потом выяснилось, что внизу к вахтеру подошел какой-то гражданин и попросил позвонить… То ли это была провокация, то ли предупреждение, трудно сказать. Этого человека так и не смогли найти. И вообще, никаких претензий со стороны его семьи, еще от куда - нибудь, ко мне не было. В его смерти я не виновен!

Корр. За год Вы сняли 23-х секретарей райкомов. С чем это было связано?

Б.Е. А вы посмотрите по всей партии. Мы соревнуемся. Сколько уже сняли первых секретарей обкомов? Причина есть - перестройка. А мы не можем ждать, когда партийные руководители перестроятся. Тем более многие этого делать не хотят. Принцип подбора первых секретарей в Москве в Москве был неверен. И сейчас в райкомах работают люди, которые не имеют производственного опыта. Они прошли такие ступени- ВУЗ, комсомольская работа, потом райком комсомола, райком партии и Первый секретарь райкома партии. Понимаете? Ни минуты на производстве. А я убежден, что только работа с людьми, плечом к плечу, может сделать хорошего партийного работника. А вот чисто функционально стать партийным лидером не получится. Мы стали выдвигать тех, кто прошел трудовую школу, тех, кто мог быть с директорами заводов абсолютно на равных. Тогда Первый секретарь, заслушав на парткоме Генерального директора, сможет предметно с него спросить. Поэтому, не случайно -23. Там еще есть кандидаты. Нужно еще трех снять. Жаль, время не хватило. Понимаете, при всех организаторских недостатках, они еще и люди слабые. По энергии, по активности, по всему. Плывет река человеческая, и они по этой реке плывут с такой же скоростью.

Корр. А можно ли все же говорить о партийно-бюрократической мафии в Москве?

Б.Е. Конечно, не в том виде, в каком она существует на Западе, но то, что она есть- это точно.

Корр. Борис Николаевич, все- таки бесконечная замена кадров была воспринята некоторыми, как бездушное отношение к людям. Помните, что предшественник нынешнего Первого секретаря Пролетарского райкома партии «честный и порядочный человек, вынужден был тоже уйти - не выдержало здоровье»?

Б.Е. Речь идет о товарище Кочергине, которого я невероятно уважаю. Это хороший мужик, воспитанник ЗИЛа, вот уж тот секретарь, который нужен делу. Но человек, к сожалению, больной. Он обратился ко мне с просьбой об освобождении. Затем второй раз обратилась жена.  Я говорю «нет», давайте мы попробуем Вас подлечить. Два месяца он лежал в больнице. Подлечили. Он еще два месяца поработал, снова обратился. Но мы не хотели терять его огромный опыт и назначили проректором Высшей партийной школы при ЦК КПСС, с большой заработной платой. В чем же здесь бездушие? Человек доволен работой. Он занимается обучением партийных кадров. Кочергин на более спокойном месте. Партийная школа - не бурлящий котел райкома.

Корр. Нельзя не согласиться с Михаилом Горбачевым в том, что с бюрократией нужно бороться экономически, то есть постепенно убирать почву из- под ее ног. Время силовых решений, слава Богу, прошло. Но ведь на развитие нашей экономики понадобятся годы. Как Вы считаете, не упустим ли мы время, за которое оппозиция вновь возьмет верх? Сейчас в стране революция, а Ленин в свое время говорил - «промедление смерти подобно».

Б.Е. То, что сейчас революция, ни у кого не вызывает сомнения. Люди готовы к перестройке, верят в нее. Трудно найти человека, где бы он ни работал, чтобы он не хотел что-то кардинально изменить. Но дело в том, что многие желают улучшать жизнь лишь себе, а судьба страны для них дело десятое. Патриотизма сейчас, к сожалению, не хватает. В хорошем, современном смысле этого слова. Конкретной оппозиции, контрреволюции сейчас не существует. Нет класса, который бы открыто противостоял перестройке. Бюрократия - это порождение не политическое, а экономическое. И бороться с ней, в первую очередь, нужно экономически. Бюрократия - не закоренелый враг. Стоит изменить ее отношение к выполняемым общественным функциям, то есть экономически заинтересовать ее в деятельности предприятия или института и из функционера бюрократ превратится в полезного трудягу. Да, процесс этот идет медленно, и я считаю, что полностью отдаваться экономической борьбе нельзя. Бюрократия во всех ее проявлениях, как хозяйственных, так и партийных сплелась в твердый, прочный клубок. Разрывать его следует физически. Здесь нужно занимать жесткие позиции.

Корр. Когда я собирался на встречу с Вами, многие недоуменно пожимали плечами - мол, зачем тебе это? И даже пророчили снятие с работы, другие неприятности. И это люди, которые Вас полностью поддерживают. Что же за парадоксальная ситуация: народ одобряет, но молчит, в душе возмущается, а виду не показывает?

Б.Е. Это не парадоксы времени, а остатки сталинизма. Он еще долго будет выходить из людей. Что вы хотите - создать  гигантский репрессивный аппарат! Такое быстро не забывается. Сейчас эпоха гласности, демократии, но люди все же еще не до конца верят во все это. Вдруг, рассуждают многие, репрессивный аппарат заработает вновь? Это о чем говорит? О том, что нужно проводить коренную реформу политической системы. Чтобы не было у людей и капли сомнения в гарантированности своих политических и гражданских свобод. Пусть будет больше таких конференций, всенародных форумов, съездов. Тогда люди поверят в себя, в демократию.

Корр. Борис Николаевич, говорят, что политикой заниматься - это, «извините за резкость, не щи хлебать». И что «прежде, чем куда-то войти, подумай, как выйти». Куда же это Вы вошли, почему утверждают, что у Вас ошибочная политическая позиция? И, кстати, сделали ли Вы для себя какие-нибудь выводы?

Б.Е. Речь шла не об ошибочной политической позиции, а о том, что мое выступление на октябрьском Пленуме ЦК КПСС признано политически ошибочным. Это разные вещи. Коренных разногласий с ЦК у меня  нет. Я полностью поддерживаю его стратегическую линию на перестройку. Но вот в вопросах тактики у нас есть некоторые расхождения. Я еще раз утверждаю, что, осуществляя перестройку, надо ставить рубежи не только до 2000 года. Сейчас многим не интересно, что он получит когда-то. Например, пожилым людям. А на каждые два-три года ставить и решать одну-две задачи. Говоря образно, двигаться вверх по ступенькам. Скажем, первая ступень- решение жилищной проблемы. Сосредоточили здесь ресурсы, средства, людей - решили. Люди поймут, что перестройка - это реальность, что социализм - действующая система. И сил у  всех прибавится. Вторая ступень - Продовольственная программа  и т.д. А распыляться, произносить обещания, по-моему, бесполезно.  

Корр. Вы предложили ввести четкие ограничения по возрасту пребывания в верхних эшелонах власти, в том числе в Политбюро. Вы ограничили возраст до 65-ти лет. Но много примеров, когда люди и после 70-ти полны ума и энергии. Может быть, стоит походить в данном случае к человеку не по возрасту, а по его деловым качествам?

Б.Е. Да, я предложил ввести ограничения. Партийная, советская работа особенно в верхних эшелонах, дело исключительно тяжелое. И не только морально, но и физически. Это не значит, что людей умных нужно гнать из Политбюро сразу после дня рождения. Но эти люди могут оставаться там, в качестве советников, консультантов. А вот основной груз ответственности должны нести на своих плечах более молодые.

Корр. Конференция не дала Вам политической реабилитации. Вы не упали духом?

Б.Е. Сначала было, как я уже говорил, тяжело. Но потом стали поступать телеграммы, письма в мою поддержку. Пишут, что готовы подписаться под каждым моим словом на конференции. За несколько дней скопилась метровая пачка телеграмм почти со всех уголков страны. Конференция меня не реабилитировала, но, главное, что меня поддерживают люди. Их реабилитация  для меня не менее важна, чем партийная.

Корр. Некоторые возмущаются, мол, всех Вы критикуете, а сами спокойно пользуетесь кремлевскими пайками. Так ли это?

Б.Е. Не так. Никакими пайками я уже давно не пользуюсь. Отказался от них раз и навсегда. И было бы удивительно для меня самого поступать иначе после тех слов, которые я сказал и еще раз повторяю: если чего-то у нас не хватает в социалистическом обществе, то нехватку должен ощущать в равной степени каждый без исключения. Моя жена ежедневно, как и все женщины, тратит на магазины несколько часов.

Корр. Борис Николаевич, если абсолютно честно, Вы верите в перестройку?

Б.Е. Верю, потому что другой дороги у нас нет. Но я хочу видеть перестройку действенной, мощной, необратимой. Пока этого, увы, не видно. Не подключились к ней основные массы людей, не заинтересовали их. А вот когда они поймут всю выгоду от своего труда, тогда перестройка будет набирать силу. Думаю, мы на правильном пути и конференция, несмотря на все ее недостатки, убедительно показала это. Она закончилась в Кремлевском Дворце съездов, но продолжается во всех коллективах: на заводах, фабриках, институтах, везде.

Корр. В своем выступлении вы сказали, что если через определенное время люди не увидят кардинальных перемен, то есть риск потерять политическую стабильность в стране. Что Вы под этим имели в виду?

Б.Е. Я уже сказал, что если перестройка не будет давать ощутимых результатов, то мы потеряем время. Тогда ее возьмутся осуществлять те, с кого начиналась революция и в 17-м году.

Корр. Как Вы относитесь к своему характеру? Говорят, что  очень не сдержаны.

Б.Е. Я бы сказал иначе - у меня жесткий, требовательный характер. Это как раз многим и не нравится. Я за требовательность, но справедливую. Людям я всегда говорю все в глаза. Женщины иногда плачут, мужчины держатся лучше. Тем не менее, чувство обиды у многих, с кем я когда-то беседовал, осталось. И потом,  конечно, с моим с характером уживаться очень тяжело. Я вообще вам скажу - уральцы народ суховатый, резковатый, но зато гордо стоящий на ветру. Их моральные ветры не сгибают и даже не качают. Если надо что-то для Родины сделать -  всегда готовы, жизнь отдадут не задумываясь.

Корр. А как Вы относитесь к Егору Кузьмичу Лигачеву?

Б.Е. Я изменил о нем свое мнение после конференции.

Корр. Вам было приятно, когда в 1981 году Леонид  Брежнев награждал Вас орденом Ленина?

Б.Е. Во-первых, да. А во-вторых, брежневская система постоянно свербела в мозгу, и внутри я всегда нес какой-то внутренний упрек. Хотя сам факт был для меня очень знаменательным.

Ждите ответа...

Вечером того же дня я распечатал с портативного японского магнитофона интервью будущего президента.

Запись, как ни странно, оказалось не четкой. Глухой и невнятной, словно Ельцин говорил сидя в бочке. Подобного  с моим аппаратом никогда  не случалось. Кроме того,  когда я решил повторно прослушать запись, магнитофон начал «жевать» пленку. Я судорожно давил на все  клавиши подряд, но японское чудо техники не хотело останавливаться. Только, когда я об колено выбил из магнитофона батарейки, он затих. Пришлось развинчивать кассету отверткой, распрямлять ленту и вновь накручивать ее на бобышку. После этого запись вообще стала невразумительной. Однако голос Бориса Николаевича прослушивался хорошо. Ни с чьим другим перепутать его было нельзя.

Печатная машинка, купленная, кстати, в магазине напротив Госстроя СССР, никак не желала пробивать большую букву «Е». Но все эти технические неприятности не могли испортить моего приподнятого настроения.

Утром мне нужно было на службу в Останкино. Я позвонил своему напарнику Володьке Цыганкову, соврал, что  в квартире прорвало трубу, и помчался в редакцию газеты. «Аргументы и факты» тогда находились на Малой Бронной. От метро долетел, будто на крыльях. Сразу в кабинет к редактору Людмиле, которая постоянно  работа со мной как с внештатным автором.

-Я взял интервью у Ельцина!-  выпалил сходу.

-У кого?

-У Ельцина.

Людмила  застыла на месте. В ее глазах, вместо ожидаемого мной восторга, появился испуг.

-Зачем? То есть я хотела спросить, как тебе удалось?

-Пришел, да взял. Запись в кармане,- я постучал по кожаной сумке, где лежала кассета.

-Пойдем к главному. Хотя, его сейчас нет. Посиди, подожди.

-Не могу. В «Стаканкино» пора. Вот.

Я сунул в руку оцепеневшей редакторше текст интервью и побежал на выход. Вообще, полгода назад, я хотел перейти в  «Аргументы» на постоянную работу. После ряда удачных интервью, меня вызвал к себе Николай Зятьков (в то время заместитель Старкова) и сказал, что руководство готово зачислить меня в штат редакции. На программе «Время» я уже стал редактором, и мне нравилась моя работа, поэтому я отказался. Вернее, сказал, что подумаю. Видимо это обидело газетчиков. После встречи с Зятьковым, мои материалы постоянно «доделывались», «переделывались», но в свет не выходили. Однако по поводу Ельцина я был спокоен. Бориса Николаевича напечатают обязательно.

Через несколько дней я набрал номер Владислава Анатольевича Старкова.

-Я читал ваш материал,- сказал он тяжелым голосом.- Мне интервью понравилось.

-Так что  передать Ельцину?- обрадовался я.- Когда напечатаете?

-Текст отправлен в идеологический отдел ЦК, на утверждение.

Меня пробило электрическим током. Я спустился с небес на землю. Ну, конечно. Как я, сам работающий в органе ЦК КПСС (программа «Время» было образована распоряжением ЦК в 1967 году), зная не понаслышке партийную цензуру, мог предположить, что интервью с Ельциным так вот возьмут и опубликуют. Без ведома идеологического отдела. Недаром Борис Николаевич сразу усомнился.

-Перезвоните через неделю,- вежливо посоветовал Старков.

Но ни через неделю, ни через две ответа из ЦК не пришло. И все же я чего-то ждал, на что-то надеялся. Хотя следовало связаться с Эстонией. В одной из прибалтийских газет вышло мое интервью с известным писателем, автором романа «Дети Арбата» Анатолием Рыбаковым. Эстонцы бы тут же «ухватились» за Ельцина. Им уже тогда никакого разрешения ЦК  не требовалось.

А в начале августа вышло большое интервью с Борисом Николаевичем, взятое у него литовцами. Материал ходил по Москве в виде ксерокопий. В нем Ельцин почти в точности повторял те мысли, которые излагал мне. Поезд ушел. Больше Старкову я не звонил. И сотрудничество мое с «Аргументами и фактами» прекратилось окончательно.

Однако я не сержусь на Владислава Анатольевича. Ну, напечатал бы он материал без разрешения ЦК, ну, выгнали бы его с работы. Какой смысл? Ельцин и так поднялся на ноги. А Старков, благодаря своей выдержке и мудрости, удержал в руках  идеологическое знамя демократии, коими являлись «Аргументы». И пронес его до самой смерти.

Перестройка, как ни странно, все продолжается. И все чаще я вспоминаю слова Ельцина, сказанные им почти двадцать лет назад: « …если перестройка не будет давать ощутимых результатов, то…ее возьмутся осуществлять те, с кого начиналась революция и в 17-м году».